Родня

С такими вот раздраями в душе и жили люди в последнее время. Ну, а сенокос, что ж, дело житейское, и на него люди всегда шли с большой охотой, и этот день не был исключением.

Семья Савиновых в тот день получила такую разнарядку: Михаил – отец семейства, идет на пробивку кос и ремонт грабель. Все четыре его сына, включая 16­летнего Николая, идут косить траву, а девки, кому больше двенадцати лет – ворошить траву. Владимир, которому в этом году будет восемнадцать, принял это известие с радостью, ведь на сенокосе соберется, почитай, все село, а девчонок сколько будет – есть кому силу­удаль показать.

Коса у братьев была у каждого своя, под каждого папаня свою подбирал, с коей можно и косить долго, и устали не почувствовать. Едва только согнали стада, как от колхозного двора потянулись запряженные в телеги подводы, а еще через четверть часа те же подводы, груженые людьми и инструментом, колонной направились в луга. От передних подвод послышалась песня, несколько следующих за ними поддержали запев, но те, что ехали в хвосте колонны, вдруг затянули свою, залихватскую, с присвистом. И началось у них соревнование кто кого. Вот и прибыли на место покоса.

«А ну, разобрать инструмент. Становись!» ­ раздался зычный голос бригадира, только в прошлом году демобилизованного из рядов Красной Армии. Косари, да и все остальные, дружно повыпрыгивали из телег и с шутками, с прибаутками начали выстраиваться в неровные шеренги.  Расставив косарей, он дал команду «начинать», а сам отправился расставлять людей на другие, не менее нужные фронты работ. А косари, тем временем, клином уходили в глубину обширного луга. А вот уже и первые звуки бруска о затупившуюся косу, да и солнце начинает припекать, а тут и первые капли пота проявляются на белых, навыпуск рубахах.

Владимир шел за двумя старшими братьями, легко и уверенно помахивая косой, он словно играючи укладывал перед собой почти саженной ширины прокос. Не чувствуя усталости, он еще и братьев подзадоривал, покрикивал время от времени, чтобы они пятки поберегли. Братья только посмеивались, мол, подожди, молодой, что ты на втором прогоне скажешь.  Наконец, первый, почти полукилометровый прокос закончился, и усталые косари, не спеша, возвращались на исходную позицию. Пили холодную воду, умывались, поправляли острие кос и снова вперед.

Женщины, все как по уговору, в белых платочках, да ребятня, что постарше, дружно накинулись на мокрые еще от невысохшей росы, только что скошенные валы, граблями и палками разбрасывая их для просушки. А вот и дымком потянуло – это поварихи начали обед готовить на всю эту огромную толпу работников. А вот и мужикам, что постарше и сидят в отдельном шалаше, нашлась работа – несколько женщин принесли им грабли для ремонта. Одна из них, молодая, лет тридцати с небольшим, робко подошла к Михаилу, протягивая ему грабли без нескольких зубьев. Едва взглянув на них – Михаил понял, что грабли эти сломались не только что, а уж давненько, но, не сказав ни слова, взялся за ремонт. Женщина эта была вдова – солдатка, у которой мужа убили еще в финскую, а она с малым дитем осталась одна­одинешенька. Михаил несколькими точными ударами топора сладил зубья, вогнал их в гнезда и, осмотрев отремонтированный инструмент, протянул их женщине, добавив при этом: «Ты, Мария, ежели есть еще что починить, приноси завтра прямо к нам домой. Не я, так ребята мои починят. Да не стесняйся – мужик­то твой с моими ребятками дружный был, выходит, что и ты нам не чужая». Поблагодарив, женщина направилась к своему валку, а Михаил, сняв кепку, словно ему мушка в глаз попала, стал краем рубахи вытирать набежавшую слезу.

Косари, тем временем, закончили очередной прокос, и не торопясь, по двое, по трое возвращались на исходную. Солнце поднялось уже довольно высоко и жара давала о себе знать. Повертевшись около кухни и вволю нахлебавшись холодной, ключевой воды, косари снова клином углубились в цветущие луга.

Наконец, ближе к полудню раздались удары в крышку котла, оповещая работающих о времени обеда. Ребятня первой бросилась к импровизированной кухне.  Но косари, да и разбивальщицы продолжали работать, правда, темп немного увеличился. Усталые, в темных от пота рубахах косари возвращались на стан, где самые расторопные уже дружно постукивали ложками. Получив свою порцию, работники разбрелись по просторной поляне: одни присаживались на корточки, подложив под чашку с супом навильник свежескошенной травы, другие ­ просто лежа на животе и поставив посуду прямо на землю. Сытые и усталые они устраивались поудобнее, чтобы вздремнуть полчасика перед следующим рывком. Михаил, в свободное от ремонта время, соорудил легкий, но просторный шалаш для своих ребятишек, как он ласково их называл, где вся семья и обедала, да и отдыхать в шалаше лучше, нежели под кустом.

Поварихи, тихо переговариваясь, мыли посуду, наводили на «кухне» порядок, прикидывая, чем будут завтра потчевать работников. «Глядите­ка, бабы, кто­то верхом скачет во весь опор. Никак случилось чего», ­ глядя на дорогу, воскликнула одна из поварих.

Все дружно повернулись в сторону приближающейся лошади, узнавая во всаднике председателя колхоза. «Никак пообедать решил с косарями», ­ заметила одна, но другие не поддержали, с какой такой новостью гнал лошадь председатель. Взмыленная лошадь остановилась в двух шагах от скучившихся женщин, наездник  же, спрыгнув с лошади, устремился к ведру с холодной водой. Поддерживая ведро обеими руками, он долго пил огромными глотками ледяную воду, кадык его при этом ходил вверх и вниз в такт глотательным движениям, а две струи с уголков рта стекали прямо на потную рубаху. Наконец, шумно глотнув последний раз, он поставил ведро и, взглянув на старшую повариху, хрипло изрек: «Татьяна, поднимай людей – беда у нас»,  и извлекши из кармана кисет стал сворачивать трясущимися руками козью ножку. А люди уже почувствовали недоброе и без приглашения плотной толпой обступали председателя, потихоньку спрашивая друг друга: «Что случилось? Что случилось?», ­ нагнетая тем самым еще больше напряжение. Наконец, докурив цигарку, он, вдавив каблуком сапога окурок, поднял глаза, оглядывая собравшихся, и тихо произнес: «Товарищи, работнички вы мои золотые, ведь война началась. Немцы напали на нашу Родину. Только что нарочный из района прискакал и я вот – к вам». Толпа, словно оглушенная этим известием, тяжело и долго молчала. Даже непоседливая ребятня, и та словно застыла от страшной новости. Наконец, будто очнувшись, заголосили бабы, а мужики, обступив председателя, стали задавать конкретные вопросы: «Когда начнется призыв? С какого возраста? Надолго ли? Как скоро?» «А ну, тихо все! ­ гаркнул председатель, –  сам­то ничего еще не знаю. Вот завтра поеду в район, зайду и в военкомат, и в райком – тогда и вам смогу что­то объяснить. А пока могу сказать одно: работали вы хорошо, но надо еще лучше. Не сегодня – завтра придут повестки из военкомата, и косарей у нас позабирают, с кем тогда колхоз тянуть будем? Так­то вот». И он, отказавшись от обеда, вскочил на лошадь, и только его и видели. Группами по двое, по трое расходились косари по рабочим местам, на ходу обсуждая свалившееся на них известие.

Михаил же, собравши всех своих «ребяток», говорил: «Ну, вот что, сынки. Думаю, что все вы попадете в этот котел. Володьке в этом году будет восемнадцать, значит заберут. Вот Кольке еще нет шестнадцати, может, и не дойдет до него, да мне уже за пятьдесят – тоже не вояка. А вам скажу так: воюйте честно, чтобы нам с матерью не пришлось за вас краснеть перед народом. Но и башку под пули без нужды тоже не подставляйте – вы нам живые нужны. Ну, а теперича давай все по местам».

Работу в этот день закончили почти в темноте, да и последующие дни выкладывались полностью. Война уже ощущалась даже потому, что в магазине не осталось самых ходовых товаров: соль, керосин, мыло и спички моментально исчезли с прилавка. Газеты читали вечером после работы, когда вся семья собиралась ужинать. Читал кто­нибудь из школьников, обязательно вслух и после каждой фразы следовало обсуждение, мол, вон как оно обернулось, поди ж ты. А вскоре и первых призывников стали провожать на войну. Тут и там заголосили бабы и ребятишки, прощаясь с братьями, отцами, сыновьями. Все меньше оставалось работников в колхозе и все больше доставалось оставшимся. В семье Савиновых после проводов на фронт старших сыновей следующим на очереди был Владимир, которому года подходили в октябре, следовательно, гулять ему оставалось не больше месяца. Жизнь на селе словно замерла – не слышно по вечерам гуляющей молодежи с гармошкой или балалайкой, не слыхать плясок с припевками. Придут люди с работы, уставшие да измученные, так еще дома сколько дел надо переделать: и за скотиной, и за ребятней, а там и помыться, прибраться, еды сготовить, да мало ли еще чего. А уж если и запоют песню какую, так это когда призывников провожают.

Тут не только у баб – у бывалых мужиков в горле першило. Понимали: на смерть парни идут – не в бирюльки играть. А вскоре и Владимира призвали, и тоже провожали всем селом с душераздирающими частушками. Прощаясь с семьей, он наказывал шестнадцатилетнему брату Николаю: «Ты, Коля, поглядывай тут, за главного остаешься – папаня­то вон совсем больной. Не знаю, свидимся ли, сколько эта проклятущая война продлится. Ты­то, может, и не попадешь – мы уж за два года­то побьем немца».

Нет, не угадал Владимир – война продлилась намного дольше, и брату Николаю тоже придется повоевать. Правда, он оказался более везучим, чем его братья – за всю войну ни разу не был тяжело ранен, а однажды даже повезло со старшим братом Вячеславом встретиться. А было это так: бои шли уже в Чехословакии, и вот в очередной атаке он получил легкое ранение. Доставили его в медсанбат, перевязали, как водится, и его, как легко раненого, попросили помочь погрузить тяжело раненых в санитарный поезд. И тут, прямо на носилках, он и увидел брата Вячеслава, которого отправляли в тыл. Хоть и коротка была встреча, но сколько же радости она принесла братьям.

Владимир же прошел с боями до Берлина, где оставался со своей частью до конца 1946 г. Демобилизовавшись, вернулся в родное село, где застал только мать и младших сестренок. Отец покинул этот мир еще в 1942­м, братья разъехались искать лучшей жизни, сестры повыходили замуж и тоже разъехались кто куда. Так большая и когда­то дружная семья распалась на множество маленьких семей, в коих рождалось по одному, реже по два ребенка. А что тут повлияло:  то ли война, то ли другое что – неизвестно.