Лёксандра

Зажигая лампаду перед образами, в день памяти о моей прабабуле любимой, я вспоминаю моё счастливое детство, проведенное с ней.

Моя прабабушка, Шолкова Александра Михайловна, родилась в 1886 году, в селе Майдан. Вышла замуж за Пронина Ивана Андреевича, который увез её в свою деревню Большой Раскат.

«Эдемом» мы называли с мамой эту милую деревню, где жили чудесные люди.

Лёксандра – так называли прабабулю, которую все очень уважали в округе. К ней шли делиться радостью и бедой, за советом. Не терпела она лжи, клеветы, лести. Была прямая и честная.

Время её молодости выдалось трудное. С Иваном родились у них трое детей. Выжил только Митя, две девочки не справились с заболеваниями. Вскоре прадеда забрали в царскую армию, служил семь лет. Лёксандра осталась с Митей совсем одна.

Однажды глубокой осенью, ночью, к ней постучали в дверь. На пороге стояли четыре монаха, грязные и промокшие до нитки. Они просили спрятать их, за ними гнались жандармы. В селе Столбищи был монашеский скит, его разорили жандармы, но им удалось сбежать.  Лёксандра долго не думая, повела их в клеть, посадила в навозную яму, забросала жердями, засыпала сеном и выпустила овец.

В дверь снова постучали, но на этот раз громко и настойчиво. На пороге  стояли жандармы и грозно расспрашивали о беглецах. «Здесь никого нет», — твердо ответила женщина. На полатях сопел Митюшка. «Если найдем их здесь, тебе и мальцу – конец». «Ищите!» — настойчиво сказала она. В избе и на дворе все штыками истыкали варвары, никого не обнаружив, жандармы покинули дом.

Накормив монахов, прабабушка направила их в путь на Княжиху, оттуда можно уехать поездом. «Все у тебя будет хорошо – сказал один из монахов. Бог поможет тебе за твой поступок».

Лёксандра положила сонного Митюшку на колени, крепко обняв, так и просидела до рассвета, глядя на образа.

А весной пришел прадед со службы. Его взяли на работу в лесхоз в с. Княжиха, помогли построить пятистенный дом на двоих с сыном.

Из Митюшки вырос Дмитрий, который привел в дом жену. Милую, скромную Дуняшу, мою бабушку. У них родились дети: сын и три дочки. Все бы хорошо, да проклятая война перевернула судьбы людей. Мой дед Дмитрий пропал без вести в первые дни войны. Дуняша в 34 года осталась одна с четырьмя детьми мал-мала меньше. «Прорубай дверь, Иван. Будем выживать вместе, одной семьей» — распорядилась прабабушка.

Ох, и трудное было военное детство. Мои родители до последних своих дней плакали, вспоминая о нем.

Лёксандре частенько удавалось под запоном, втихаря от прадеда, принести горсть муки или других продуктов голодавшим внукам, которые до последних её дней были ей благодарны, задаривали гостинцами и вниманием. Старшие внук и внучка после войны уехали в Москву на заработки. Остались две внучки, моя мама за старшую.

«Чертовы платки» — так называл своих внучек прадед, зажимая от безысходности руками лицо, чтобы не видели его слез. Собирая их в школу, он перешивал из старых вещей им обновки. Помощницей во всем ему была моя мама. Приходя из Пильны из школы, а это пять километров, она едва успевала перекусить, дед уже кричал: «Женёк, пошли». Мама проверяла с дедом крылёны с рыбой, вязала мётлы, драла лыко. А в выходной день все это несли продавать на базар в Юморгу или за Суру, в Красные Четаи.

Эх, и досталось моей маме. Закончив школу, все её подружки стали покидать деревню, поехали учиться. Мамина мечта была стать учителем русского языка и литературы, но средств не было, и стариков не смогла оставить. Осталась в деревне, стала работать в сельпо. Прадед, Иван Андреевич, умер в 1956 году.

В 1958 году мама вышла замуж. Через год родился сын, а в 1965 году родилась я – «заказ» прабабули. Мне исполнилось два месяца, мама оставила меня с ней, а сама вышла на работу. В обеденный перерыв на велосипеде ездила домой, чтобы покормить меня грудью. Но я, как румяная сдоба, спала непробудным сном в зыбке. Прабабуля накормила меня сладкой манной кашкой и спокойно ушла возиться с пчелами.  «Баб, зачем ты её опять накормила, не дождалась меня?» «Женёк, а ты поешь лучше сама. Она теперь до вечера проспит». После этой сладкой манки меня теперь ни одна диета не берет.

С прабабулей мы были как «кочевые цыгане». Так называла нас мама. Захотим – едем в Раскат, захотим –  едем в Пильну. Она собирала свой узелок, и мы отправлялись в путь. Зимой папа закутывал нас в тулуп, усаживал в сани, и мы предавались бегу неторопливого коня.

Зимой из Москвы в отпуск приезжал в деревню мой дядя. Он помогал перевозить сено с полей на ферму, я слезно умоляла его взять меня с собой. Морозным, солнечным днем я гордо восседала на возу, сжав ладошки в кулачок от холода в варежках. «Давай завезу домой, ведь замерзла?» — говорил дядя. «Нет, до обеда буду!» — чуть выговаривала я промерзшим ртом.

Мы приходили к обеду, нас уже ждали. На столе лежали вкуснейшие бабулины лепешки, пыхтел ведерный самовар, из печки доставались печные яства. Мы все садились обедать. После мы с прабабулей забирались на печку, я клала голову на её колени, она гладила мои лохматые космы и говорила: «Надо репейным маслом помазать» «Только не это», — засыпая, бормотала я от тепла её рук.

«Булга будет, крыльцы ломит» — говорила она. Булга – это метель, крыльцы – это лопатка. И правда, на утро была не метель, а метелица.

Нам с подругой Таней надоело сидеть дома, мы вышли на улицу. Мело, свету вольного не видно. Увидев около леса снежный столб, я сказала: «Ой, да это же Снежная Королева!» И давай орать: «Снеж-на-я  ко-ро-ле-ва!», — накричавшись до хрипоты, мы разошлись по домам.

В ночь метель не утихала, а становилась ещё сильней. У Локтионова двора электрический фонарь, который светил нам в окно, мотало в разные стороны. Наша с прабабулей кровать стояла у окна. Я залезала глубже под одеяло и прижималась к ней. «Ты будешь нонче спать?» — спрашивала она. «Ой, бабуль, меня сейчас Снежная Королева утащит». Лёксандра перекрещивала меня, я засыпала.

Зимой из Майдана часто приезжала молодежная агитбригада. Протапливали клуб, и вечером вся деревня собиралась на концерт. Номера самодеятельности вызывали и смех, и слезы. Весной мы с ребятишками пробирались под полом в клуб и устраивали свои концерты. Было здорово! Летом мы «купались» в лужайке, носились, как сорванцы. 

Вечером с прабабулей шли на «посиделки» к Боброву двору, меня заставляли надевать костюм с начесом, повязывали платок, как Окульке, это было спасением от комаров. Я прислушивалась к разговорам стариков. «Бабуль, а как это понимать: «будет время, когда люди загородятся железом друг от друга». Тогда не хватало мне фантазии представить это. Но сейчас это наглядно видно: дверь покрепче, забор повыше. Люди отгородились непробиваемым железом друг от друга.

Лёксандра была верующим человеком. И меня воспитывала правильно. «Надёнка, так нехорошо делать, а так негоже». С такими приобретенными с детства нормами тяжело в наше время, но я горжусь этим.

В Пильне в то время не было церкви. Прабабулины старушки-подружки по большим праздникам собирались в доме под горкой у Пьяны. Она повязывала красивый полушалок и шла туда. «Я с тобой», — цеплялась за руку я. Мы приходили в дом, где потрескивали свечи. Меня сажали на сундук перед образом Спасителя. Я слушала молитвы, но когда начинали петь «Царство небесное, Вечное блаженство…», я рыдала. Мы возвращались домой, было темно, она вела меня за руку. Я чувствовала такую умиротворенность в моей маленькой душе и теле. И по сей день со мной происходит это, когда я посещаю храм.

В деревне по утрам бабуля ставила деревянное резное кресло посреди избы и долго молилась. Я сидела на кровати, ждала её и наблюдала за её шевелящимися губами. «Бабуль, а о ком ты молишься?» Она перечисляла мне всех и в конце говорила: «И о всех православных».

Самое страшное для меня было половодье. Речка Пьяна разливалась, затопляла леса, дома, луга. Мы жили в Пильне, я ходила в школу, прабабуля жила с нами, но в Раскате оставалась бабушка Дуня и весь мой любимый честной народ.

Утром перед школой и вечером мы семьей ходили на Мельникову гору наблюдать за разливом. «Вот если островок затопит – говорил папа, то у Романовых пироги поплывут по деревне». Мне становилось жутко. Я утро-вечер бегала  на гору смотреть на половодье, и все рассказывала Лёксандре.

Но вот Пьяна начинала обретать свои берега, мы с мамой спешили в свой «Эдем». На ботнике папа перевозил нас на другой берег. Сильным течением неслась ещё грязная вода. Моему страху не было предела, но желание посетить деревню было сильнее.

Теплым, солнечным днем мы шли по до боли родным местам. Ликовала природа. Птицы распевали на разные голоса. Цвела черемуха. Где-то в лугах не сошла ещё вода, мы босиком преодолевали путь. Подходили к первому дому Романовых. Дядя Ваня кланялся нам, сидя у окна, распивая чай с пирогом, которые искусно пекла тетя Нина. Я отрывалась от мамы и неслась стрелой по ещё не наезженной дороге к бабулиному дому. У неё уже были готовы пироги с диким луком, щавелем, но было не до них. Я второпях расспрашивала все ли живы и здоровы, бежала раздавать всем приветы от Лёксандры. Я любила свою деревню, людей, живших в ней. И они любили меня.

Солнце садилось, мы возвращались в Пильну. На берегу нас ждал папа. Уставшая, довольная, счастливая я поднималась в гору, спеша передать ответные приветы Лёксандре  от всей деревни и рассказать все новости. Рассказывая, я засыпала у нее в спаленке.

Прабабулю очень любили, уважали, оберегали мои родители. Пятнадцать лет она жила в нашей семье в Пильне. Не садились за стол кушать без неё, если она задерживалась у подружек. Однажды одна «добрая» тетка предложила маме отдать ее в дом престарелых. Мама прорыдала всю ночь. Утром этим известием поделилась с папой. Эту тетю я возненавидела навсегда.

Умерла прабабуля 23 октября 1976 года. Умерла скоропостижно, тихо, закончив утреннюю молитву. О такой смерти она просила Бога. «Костя, ты только похорони меня в Раскате», — наказывала она папе. «Баб, живи и не думай об этом, будешь покоиться, как генеральша».

Прадедушки и прабабушки мои покоятся на деревенском кладбище. Каждый год мы навещали их, когда еще было возможно туда добраться. Вековые дубы, охранявшие их покой, накрыли могилки огромными кронами, словно защищая от чего.

Все поросло быльем. Осталось самое ценное – память и столетние портреты прадедушки и прабабушки, нарисованные красками архитектором-строителем, который приезжал из Нижнего Новгорода строить ГЭС на Пьяне. Прадед взял его постояльцем тогда в дом. Этим портретам пошел второй век, а прабабушкины намоленные иконы стоят  у меня в доме, от них сияет лучезарная сила веры, надежды, любви.